| |||
|
| АЛЕКСЕЙ И АЛЕКСАНДРА |
|
113 Ни с чем не сравнима жизнь человека. Потому что судьба его вбирает в себя тысячи других судеб - тех, с кем жил, боролся, работал рядом. Потому что и твоя собственная жизнь растворяется в общей лавине громадной человеческой жизни, наполнена его общим дыханием, его ритмом. В жизни людей поколения 40-х годов была война. Четыре долгих, невероятно тяжелых года единым взмахом рассекли эпоху на две части: мир и войну. Годы, которые никогда не забудутся. И тот, кто прошел через горнило войны, кто выжил и теперь в строю, и сейчас горит ее пожарами... Говорят, что глаза, руки многое рассказывают о человеке. Можно добавить, что и смех, улыбка тоже открывают человека. Алексей Владимирович Высоцкий смеется заразительно, громко, не таясь, густые волны смеха взрываются высокими нотами и невольно вызывают у собеседника ответную, открытую улыбку. Как он, смеются хорошие люди. 114 Когда знакомиться с человеком, прежде всего смотришь ему в лицо, изучаешь его черты. Лишь много позже открываешь его внутренний мир. Поэтому сначала внешне представлю людей, о которых пойдет рассказ. Александра Ивановна Высоцкая - жена Алексея Владимировича... Можно только представить себе чувство, которое охватило двадцатидвухлетнего Алексея, когда он впервые увидел ее. Шуре тогда было семнадцать. С большущими карими глазами, высокая, сильная и тонкая, в цветастом платьице, стояла она в актовом зале медицинского института. Здесь был какой-то вечер. Алексей сразу заметил ее и, выждав подходящий момент, подошел. На нем была форма лейтенанта, на черном бархате петлиц алели два квадрата. Год назад он закончил Ленинградское артиллерийское училище. И здесь, в южном городе, проверял учебные стрельбы в воинских частях. - Учитесь, работаете? - спрашивал он. - Учусь в медицинском институте (правильно: в училище). Это было перед самой войной.(не было этого: см. Ирэна Высоцкая ст.99 лето 41г.) И говорили они о том, о чем говорят все молодые люди, когда нравятся друг другу и не хочется расставаться. Им и в голову не могло прийти, что совсем скоро окажется все не так, как хотелось, и что целых четыре года единственной музыкой, которая будет аккомпанировать их чувствам, станет грохот военной канонады, а теплые квартиры заменят сырые окопы, землянки, блиндажи. А пока Алексей выпросил адрес Шуры и взял с нее обещание ответить на его письмо. Вскоре он уехал. Он был командиром артиллерийской батареи и жил исключительно воинскими буднями. Стрельбы, марши, тактические учения. У него было удивительное чутье цели. Можно сказать, это был прирожденный талант, хотя в юности Алексей не собирался в артиллеристы, мечтал стать моряком (литератором). 115 Шли первые месяцы войны. Однажды артиллеристам приказали снять немецкого наблюдателя, который расположился в башне, наверху старой церкви. Тех, кто пытался подобраться к нему, поливал сверху пулеметным огнем. По приказу командира полка майора Богданова артиллеристы открыли огонь. Первый залп - и фонтан взорванной земли взвился позади церкви. Второй - недолет. Третий тоже. Снаряды, долетавшие до церкви, застревали в толще ее стен. А башня наверху невредима. И невидимый пулеметчик продолжал яростно строчить сверху. Прекратить огонь! - скомандовал Богданов. - Ночью перевезем орудие ближе к церкви и прямой наводкой снесем... — Командир не успел договорить, как новый взрыв потряс воздух и башня вместе с наблюдателем разлетелась на куски. В первую минуту Богданов был ошеломлен и рассержен. На фронте приказ командира -закон. Кто же осмелился нарушить его? - Кто стрелял без команды? - закричал он. - Я стрелял, - ответил Алексей. - Вы поставили задачу сбить наблюдателя. Мы выполнили ее. Он не стал оправдываться, объяснять, как сориентировался, скорректировал огонь по башне. Факт оставался фактом. Наши части могли беспрепятственно двигаться дальше. Никто не знал тогда, в первые месяцы войны, наверняка, что ждет их завтра. Не думал Алексей, что судьба надолго и близко свяжет его с Богдановым, что не один месяц будут они делить суровые фронтовые будни. Но пройдет немного времени, и огонь войны опалит тысячи людских судеб. Прольется много крови. Земля устанет от грохота взрывов. И осунется от тяжких дней отступлений и оборон лицо Богданова, потемнеют его светлые, умные глаза. И навсегда в памяти Алексея останется его лицо, тонкое, уставшее, его подтянутая, суховатая фигура, плотно сжатый рот, проницательные глаза и та громадная воля, которая вместе с приказами, казалось, вливает силу и уверенность в каждого солдата. Его уважали все. И Алексею казалось, что иначе и быть не может. Ведь командиру уже за тридцать. Страшно солидный возраст, можно сказать, сама мудрость. И только сейчас, спустя три десятка лет, он поражается, как же молод был Николай Васильевич Богданов! В сорок первом ему был всего тридцать один год! А он уже был настоящим полководцем, умел организовывать артиллерийский огонь так, что ни одна вражеская цель не могла устоять против нас. Его полк постоянно наносил врагу такие крупные потери, что фашисты не раз пытались избавиться от его командира, назначая за голову Богданова 50 тысяч марок. Понятно, на него хотел походить каждый солдат. 116 ...Они отошли к Одессе. Богданов уехал в штаб полка за боевой задачей. Оставшимся приказал занять огневые позиции в жиденькой лесной посадке. Другой поблизости не было. Кругом расстилались арбузные бахчи. Стали окапываться. Устраивать наблюдательный пункт. Впереди посадки возвышалась копна сена. Алексей решил пробраться на копну, проследить, где немцы. Он взял с собой разведчика, радиста. Поползли. Зеленые, недозревшие бока арбузов торчали из разво роченной снарядами земли. Он не удержался, прихватил один с собой. Было по-мирному тихо. Благополучно добрались до копны. Стали ждать телефониста. Алексей разломил арбуз. Мякоть была светлая, с белесыми семечками. Он все же откусил ее: хотелось пить. Оглянулся - неизвестный в пилотке, усы моржом, на носу пенсне. - Где немцы? — спрашивает. - Да вот они, - махнул рукой вперед Алексей, - метров триста отсюда. А ты кто такой? — А ты? - Лейтенант. Комбат. - А я Петров (И.Е.) Генерал-майор, командир 25-й дивизии. Алексей вскочил, занес руку для приветствия. Товарищ... - Ложись, убьют! — удержал Петров. Немцы в это время открыли минометный огонь. И цепями двинулись к нашему расположению. Тут подоспел запыхавшийся телефонист. - Командуй «огонь», - приказывает Петров. — Огонь! - закричал в трубку Алексей. Батареи открыли огонь по наступавшему врагу. И Алексей, оправившись от смущения, стал быстро и точно подавать команды, корректируя огонь в нужном направлении. Вскоре немцы отступили. Приехал Богданов. — Кто стрелял? — спрашивает строго. — Я, — отвечает Алексей. - Опять вы, лейтенант! И опять без приказа! Кто разрешил? 117 Генерал-майор Петров! А генерал, улыбаясь в усы, уже подходил к Богданову. - Так кто у вас подручный? Богданов помедлил секунду с ответом, а потом, словно решив что-то, глянул на Алексея, сказал: - Лейтенайт Высоцкий, товарищ генерал! Так Алексей стал правой рукой командира полка. В этот знаменательный день они отбили несколько атак немцев. И на следующий день. И еще днем позже. И так все 70 дней, пока стояли в обороне Одессы. Если вначале немцы атаковали только днем, то позже атаки шли непрерывно, день за днем и ночь за ночью. В героическом ратном труде участников обороны старинного русского города была доля и Алексея Высоцкого. В эти дни никто не думал о себе. О сне вспоминали только тогда, когда он сбивал с ног. И если удавалось часа два поспать, накрывшись полой шинели, было уже неплохо. Выпало такое счастье и Алексею. Он устроился на земляной лавке в блиндаже, закрыв лицо шапкой. Сон пришел мгновенно. Казалось, не прошло секунды, как над головой раздался страшный грохот. Вскочил, выбежал наружу - рота моряков, человек двести. Курят. Шумят. Подошел к одному: - Соображаете, что делаете? Вы тут накурите и уйдете. А мы как? Немцы-то рукой подать. — Не волнуйся, папаша, - глядя на густую курчавую бороду Алексея, ответил моряк. — Не волнуйся. Вот покурим, встанем да как шуганем отсюда немцев. - И он вдавил недокуренную цигарку каблуком ботинка в землю. Алексей узнал, что моряки прибыли сюда из Севастополя им на помощь. Раздалась команда: - Снять бушлаты. Поднять клеши! Здоровые, рослые как на подбор, на лоб надвинуты бескозырки, с задранными до колен клешами и автоматами наперевес, моряки выглядели устрашающе. От их шага дрожала земля. Чувствовалось, что по ней идут полноправные хозяева, которые не дадут ее в обиду. Вскоре далеко впереди раздались звуки перестрелки, и все стихло. Наблюдатель сверху закричал: — Погнали! Фрицев погнали морячки! 119 Вскоре вернулись и моряки. Рассказали, как немцы бежали от них. Смеялись. Командир их задерживался в пути. И генерал-майор Петров приказал Алексею принять командование ротой моряков. Моряки недоверчиво покосились на бородатого лейтенанта. - Слушай, - сказал один из них, - а ты знаешь, что один морской кок равен вашему сухопутному майору? - Буду иметь в виду, - так же серьезно ответил лейтенант. Вместе они отбили несколько атак немцев. Когда наконец вернулся командир морских пехотинцев, тот моряк подошел к Алексею. — А ты, браток, ничего, в порядке, — сказал он, пожимая руку. Одесса... Тем, кто стоял здесь насмерть, не забыть этих дней. Не забыть, как упорно и злобно наступал враг, как забрасывал бомбами с самолетов, как поливал огнем артиллерии и танков, как бросал в психические атаки пехотинцев в серо-зеленых мундирах с отточенными штыками наперевес. Но ничто не могло сломить мужество, поколебать стойкость советских людей. Однажды после очень сильной и длительной обработки авиацией немцы прорвались на одном из участков обороны к нашим орудиям. Впереди, настороженно рыча, шли танки. За ними ехали мотоциклы. Шла пехота густыми серыми цепями. Их было в пятнадцать раз больше. На дальних подступах начали с ними бой артиллеристы-богдановцы. Но фашисты продолжали наступать. Казалось, ничто не остановит их, вот-вот сметут наши пушки, разбросают людей. И все же батарея из четырех орудий, которой командовал Алексей Высоцкий, преградила им путь. Подпустив танки к себе на полкилометра, прямой наводкой они расстреливали их в упор. С первой же минуты вспыхнуло четыре вражеских танка. Черно-красный смерч взвился из-под гусениц. Немцы растерялись. На какое-то время прекратили наступление. Потом, когда поняли, что наших мало, вновь повели усиленную атаку. Целый день шел неравный бой. Целый день артиллеристы отбивали вражеские атаки, не подпуская немцев. Только к вечеру, когда наконец пришла подмога, бой закончился. Враг был отброшен. 120 За оборону Одессы три человека в полку были награждены орденами Красного Знамени. Одним из них был командир полка Николай Васильевич Богданов. Другим - лейтенант Высоцкий. Орден Красного Знамени украсил и знамя полка. Там же, под Одессой, во время одного из боев Алексею вручили партийный билет. Вручил начальник политотдела Приморской армии, пожилой седовласый человек, участник гражданской войны. Вместе с партийным билетом он как бы передал ему, молодому офицеру, эстафету старшего поколения. Обагренную кровью революции, освященную высшими идеалами человечества. И Алексей, бережно пряча красную книжку во внутренний карман гимнастерки, почувствовал, что отныне он неразрывно связан с судьбой партии, он коммунист, и это звание обязывает его еще выше держать честь воина, солдата своей Отчизны. Через много боев пройдет он потом. Будет высаживаться с десантом, под свинцовым огнем переплывать реки, будет ранен. Но гимнастерка его, вместе с ним побывавшая во всех испытаниях, залитая кровью, пропитанная солдатским потом, навсегда сохранит в себе тепло этой маленькой книжки. После Одессы был Севастополь, где полку присвоили звание «гвардейский». И снова долгие дни и месяцы обороны. Бои, потери товарищей. Из сорока восьми орудий полка уцелело только четыре. И в эти напряженные дни как никогда ждали весточек из дома, от матерей, жен, невест. Алексей писал Шуре. И письма его полны оптимизма, веры в скорую встречу. Он узнал, что девушка добровольно попросилась на фронт. И рассказал об этом Богданову. Николай Васильевич постарался, чтобы Шуру направили к ним в полк.(не было этого: см. Ирэна Высоцкая ст.99 лето 41г.) И вот молоденький лейтенант медицинской службы, военфельдшер дивзиона, прибыла в полк. Коротко стриженные, вьющиеся темные волосы из-под пилотки, шинель, сапоги. Алексей с удовольствием отметил, что военная форма вовсе не портит Шуру. Наоборот, все на ней как-то ладно, женственно, даже изящно. Здесь же они поженились. Но видеться приходилось редко. Каждый из них выполнял свою нелегкую фронтовую работу. 120 Она выносила с поля боя раненых, перевязывала, оказывала первую помощь, тяжелых отправляла в госпитали. Выросшая на Кубани, Шура с детства хорошо плавала, ездила верхом на коне. И теперь физическая закалка, здоровье, выносливость оказались как нельзя кстати. Все у нее спорилось в руках, такими легкими они казались: не причиняли раненым лишних страданий, легко и быстро перевязывали, безболезненно делали уколы. Поначалу было тревожно и страшно, когда кругом ухали взрывы, свистели пули, когда видела родную землю, будто вывернутую наизнанку, слышала тяжкие стоны. Но рядом почти одни мужчины. И она загоняла свой страх поглубже, чтобы не заметили. Постепенно привыкла к ночам без сна, к крови. Вокруг была севастопольская земля. Она горела под ногами. Казалось странным, что росли на ней когда-то зеленые травы и цветы. Сорок семь бойцов вынесла Шура с поля боя. Сорок семь спасенных ею жизней. После Севастополя полк, в котором они служили, бросили на Дон остановить наступление немцев, рвавшихся к Сталинграду. Чтобы прикрыть отход наших частей, на Дону в числе других оставили батальон пехоты и артиллерийский дивизион Алексея. Его батареи были разбросаны вдоль берега реки. Фашистская авиация, танки прижали их к берегу, атаковали. И начался ожесточенный, длительный бой. «Артиллерийская дуэль с танками», - невесело пошутил Гаджи Таиров, заместитель командира дивизиона. Все, кто мог, встали у орудий. С утра до ночи наши бойцы упорно и мужественно отражали атаки врага. В ход шла не только артиллерия: противотанковые ружья, автоматы, гранаты — все, что могло уничтожать, бить врага. Под непрерывным огнем Шура оказывала первую посильную помощь раненым. Немцы обходили их то справа, то слева. Ближе к вечеру подтянули к нашему расположению громкоговорители: «Рус, сдавайся!» И тогда раненый политрук первой батареи Николай Ермилин сдернул с себя рубашку, кровью написал на ней только одно слово — гвардия. А Гаджи Таиров высоко поднял ее над головой. На секунду стихла стрельба со стороны врага, а потом возобновилась с удвоенной силой. Да, не привыкли гвардейцы сдаваться. Они умирали непокоренными, не выпуская из рук оружия. И даже мертвые сжимали в побелевших пальцах автоматы. 122 С тех пор прошло тридцать лет. Но каждый раз, вспоминая тот жуткий день, Алексей снова и снова видит метнувшегося вверх Гаджи, его тонкую бесстрашную фигурку, смуглое лицо с горящими глазами, высоко поднятые руки и в них, как гордое знамя, рубашку с пронзительно горячим, освященным солдатской кровью словом «гвардия». К вечеру стали выходить из строя орудия. Оставшиеся два ночью взорвали, и уцелевшие бойцы вместе с подводами, на которых лежали раненые, стали отходить к реке Маныч. Они шли впереди: Алексей, комиссар, Шура. Неожиданно близко застрочил автомат. Упал комиссар. Алексей подхватил его. Комиссару пробило горло, и он умер, захлебнувшись кровью. Вокруг все грохотало, взрывалось и падало. И все же надо было вырваться к реке. Иначе гибель. Он не видел, как упала Шура, как поднял ее на руки и понес вперед разведчик Гассанов. Тот самый Гассанов, которого она вынесла раненого в Крыму. Уже у самой воды Алексей увидел ее, беспамятную, смертельно бледную, залитую кровью. Непослушными пальцами расстегнул гимнастерку, вытащил документы, кандидатскую карточку в члены ВКП(б), увидел слинявшие от крови чернила. На миг глянули на него с фотокарточки смеющиеся Шурины глаза, подумал: выживет ли? (не было этого: см. Ирэна Высоцкая ст.99 весна 43г.) На рыбачьих лодках переправили раненых. Поплыли сами. ...Он воевал на подступах к Сталинграду (нет), на Кавказе, Кубани. У Орджоникидзе, где остановили наступление врага, командовал морской пехотой. Прямой наводкой, в упор били они фашистские танки. Он не считал, сколько танков подбили его орудия. Только помнит кавказскую долину, где было целое кладбище серых чудовищ с ненавистными крестами на башнях. Вздернутые на дыбы, опрокинутые, искореженные, зарывшиеся в землю танки, распростертые тела гитлеровцев — так платили фашисты за свое вероломство. Весной сорок третьего года наши войска вышли на Кубань. И весь этот год Алексей не знал, жива ли Шура, а если умерла, то где ее могила... 123 А для Шуры в тот самый миг, когда застрочил автомат и она, вдруг словно оторвавшись от земли, почувствовала необычайную легкость во всем теле, остановилось время. Сколько прошло с той поры, когда она услышала чьи-то голоса, попыталась открыть глаза? Почувствовала прохладную ладонь на пылающем лбу, услышала отдаленный голос: - Потерпите немного. В сознании мелькнули огненные круги, страшная боль полоснула по телу. И снова надолго забытье. Приходила в себя долго и трудно. Стонала, открывая невидящие глаза. - Почему не вижу? - спрашивала шепотом в непроглядную тьму. - Небольшой осколок попал в глаз. Вас контузило. Это пройдет. Видеть будете, - успокаивал врач. В первое время от страшной боли, слепоты, какого-то груза, давящего на грудь, словно забыла об окружающем. Оставалась одна боль, которую ни перестонать, ни перекричать, ни пережить было невозможно. Она была ранена в голову, грудь, живот. У нее отняли руку. Начался перитонит. Измученная, бледная, хватала искусанными губами воздух, глядела невидящими глазами в лица врачей, сестер. Ей было всего девятнадцать... Через три месяца вернулось зрение. И жизнь медленно воскресала в ней. Слов ободрения, утешения ждать было не от кого. Мама оставалась в оккупации. Алексей? Сказали — погиб. Да и разве можно уцелеть в том аду, сквозь который они шли? Она не знала, как скоро выйдет из госпиталя. Как будет жить дальше. Белые халаты, постели, голубой квадрат окна - этим она жила целый год. А когда поправилась, ее выписали из госпиталя, демобилизовали. Надо было что-то предпринимать. Подыскала комнату. Написала в Москву отцу Алексея, спрашивала, жив ли его сын. Внизу приписала обратный адрес, ни словом не упомянув, что пишет жена. Ни денег, ни одежды у нее не было. Только то, чем снабдили в госпитале: шинель, сапоги, какая-то линялая кофта. 124 Теплым сентябрьским днем вышла она из дому с котелком в руке. И не знала, что в этот самый час мчится по проселочным дорогам трофейный немецкий «опель». И что в кабине его за рулем сидит Алексей, а в кармане его гимнастерки лежит телеграмма из Москвы с ее адресом. Не знала, как с бьющимся сердцем постучал он в дверь ее дома. Как открыла ему хозяйка дверь и ахнула, увидев перед собой высокого бровастого майора с голубыми глазами, с грудью, звенящей от орденов и медалей. - Вот уж не думала, что у Шуры такой муж, - приговаривала она, проводя его в комнату. - Не думала, не думала. - А Шура где? - тревожно спросил он, видя, что комната пуста. — Да вернется твоя Шура. Инвалидность пошла оформлять. -- И, увидев его побледневшее лицо, спросила: — А ты ничего не знаешь? — Что? — выдохнул он. - Ну, без руки она... — И только-то? В тот же день, забрав с собой жену, он спешил в свой полк. Стоял тихий, безоблачный день. Ни один листик не шелохнулся на зеленых акациях. Дорога была укатана так, что машина летела словно по асфальту. Шура сидела тихонько, не улыбаясь и не плача. Она погрузилась в свою неожиданно свалившуюся радость, боялась спугнуть ее. Вечером они приехали в полк. А наутро она уже принимала на себя обязанности заведующей аптекой санитарной части. Доставала медикаменты, распоряжалась ими. Когда у врачей и сестер было особенно много хлопот с ранеными, помогала чем могла. Сопровождала их в госпитали. Словом, окунулась в привычную фронтовую жизнь. И вновь рядом были опасности, снова смерть караулила на перекрестках. Но это не главное, с ней были Алексей, боевые друзья, товарищи. Вместе они участвовали в боях за освобождение Новороссийска и Кубани. Здесь, как и Алексею два года назад под Одессой, теперь уже Шуре вручили партийный билет. Получила она и боевую награду — орден Отечественной войны II степени. После ранения, испытав все страдания, которые только могут выпасть человеку, Шура с особенной болью воспринимала каждую потерю. Через много смертей прошла она. Но один страшный день не может забыть до сих пор. 125 Перевозила она раненых из санитарной части в военно-полевой госпиталь, что в станице Курчанской. Километров тридцать машина ехала по степи. И это бы ло особенно опасно. Кругом ни кустика, ни деревца. Ни спрятаться, ни укрыться. Она со своими ранеными на виду. Шура с детства любила степь. За ее бескрайность, спокойный простор, тишину. Сейчас здесь не было ни простора, ни тишины. Мины, рвутся снаряды, в воздухе свист, грохот. Почернела и обуглилась серебряная степная трава. Она отправила первую партию раненых, вторую. Страшное напряжение сковывало ее. Не за себя боялась. Отвечала сейчас за десятки жизней. В голове только одна мысль: «Проскочить бы скорей». Наконец показался госпиталь. Взвизгнули тормоза. Машина, качнувшись, остановилась. Надо быстрей сдать раненых. Шура открыла дверь машины -- в глаза ударило белое пламя. Это было так больно и неожиданно, что не успела ничего сообразить. Только когда рассеялся дым и вместо госпиталя она увидела груды обуглившихся развалин, все поняла... Секунду назад там была жизнь. Врачи склонялись над операционным столом, бегали сестры, нянечки. И вот -- ничего. Сработали мины замедленного действия, заложенные фашистами перед отступлением. Погибли товарищи, с которыми воевала, сестры-девчонки, что час назад принимали у нее раненых. Опустошенная и обессилевшая ехала она назад. Страшная ненависть к фашистам сжимала сердце. Шел сорок третий год. Укрепления фашистов на «голубой линии» были разгромлены нашими частями. Немцы отходили к Керченскому проливу. Дивизион Алексея шел в прорыв. Тяжелые орудия прицепили к «студебеккерам». Сильные тупорылые машины потянули орудия вперед. Перекрыть дорогу немцам, оставшимся позади. Пробиться к проливу. Окружить вырвавшихся вперед фашистов. Такова была боевая задача. 126 Пробиться... Это значит идти вперед, несмотря ни на что и не отклоняясь от намеченного маршрута. Это значит с ходу вступать в бой и во что бы то ни стало побеждать. Вперед и только вперед. Если не считать нескольких попутно отброшенных вражеских атак, первые километры пройдены благополучно. И вот серьез¬ное препятствие: «Осторожно, мины!» Отходя, немцы не успели убрать таблички, предупреждающие о минной опасности. Что делать? Назад нет ходу. Можно идти только вперед и как можно быстрее, чтобы не отстать от пехоты, которая и так впереди. Разведчики осторожно откопали, обнаружили верхушки мин, фугасов. Теперь не оставалось ничего другого, как пробовать провести машины. Алексей сел за руль ведущего автомобиля, включил первую передачу, и машина, настороженно рыча, поползла вперед, прокладывая путь остальным. Еще в артиллерийском училище он получил права водителя III класса. Много дорог исколесил с тех пор. Но такой длинной, такой изнурительной ему не приходилось перекрывать никогда. По правому и по левому борту машины и впереди нее были мины. Стоит лишь отклониться на сантиметр в сторону — и конец. Тысячи молчаливых смертей ждали подходящего момента. Алексею казалось, что время остановилось, а стрелки его часов высчитывают не секунды, а оглушительно отстукивают удары его сердца. - Правее... Левее... Стоп... Чуть левее, — слушает он команду разведчика, который следит за ходом его машины. Сколько длился этот переезд по заминированной дороге? Не помнит. Он знал, что поступил правильно, взявшись первым прокладывать колею. На войне обдумывать и взвешивать свои поступки долго не приходится. Нет времени. За три года боев он привык поступать так, как учил Богданов: делай как я. Богданов всегда первым шел в атаку, первым увлекал бойцов за собой. Этому учил и командиров. И каждый выпестованный им боец самую большую ответственность и самую большую опасность всегда брал на себя. Так сделал и Алексей Высоцкий. Он проложил путь людям, орудиям. И машина, подчиняясь власти его воли и рук, послушно и уверенно прошла между минами, не задев ни одной. За ним тем же путем двинулась вся колонна дивизиона. 127 Только когда заминированный участок остался позади, Алексей почувствовал, как страшная усталость навалилась на плечи, сковала руки. И внезапно пришла мысль о том, сколько таких дорог еще придется пройти и сколько боев впереди. А ведь для многих его друзей жизненный путь навсегда окончен. Погибла Гуля Королева, его школьная подруга. Письмо от ее отца, Владимира Даниловича Королева, он носит с собой. В письме вырезка из «Комсомольской правды» с очерком о Гуле. Высокая красивая девушка с длинными и прозрачными, как светлые родники, глазами. И вот нет ее. Но подвиг ее, как яркая звезда, освещает другие жизни. Алексей рассказал о ней товарищам, прочитал очерк. И теперь знал, что в сердце каждого из них она живет. И сам он в трудные, как сейчас, минуты вспоминал ее. ...Сколько жизней прожили те, кто прошел по дорогам войны? Одну? Две? Три? Не сосчитать. Потому что после каждой потери оставшиеся в живых как бы начинали новую жизнь, и уже не только за себя, но и за тех, кто пал. Война не щадила никого: ни молодых, ни старых. Убивала, калечила, отнимала близких. И лишь одного не могла сломить - силы человеческого духа. И вот Берлин. ...Сестры, санитарки, врачи сбились с ног, перевязывая, оперируя раненых. В предместьях Берлина несколько домов они приспособили под госпиталь. Несмотря на то что больных было много, настроение у всех приподнятое. Впереди идут ударные штурмовые части, они очищают от врагов улицы и дома столицы «третьего рейха», двигаясь в направлении главного удара. А там — победа. Девушки ждали этого часа, подбадривая тяжелораненых. И в душе каждой из них росло и крепло весеннее, светлое чувство, давно забытое с тех пор, как началась война. Правда, взрывы орудийных залпов, одиночные выстрелы, грохот и лязг танков все еще продолжались. Но к ним привыкли, считая, что это последнее, что скоро все кончится. Но вдруг автоматные очереди вблизи госпиталя. Вскоре показались и сами автоматчики. Зловеще сверкали под весенним солнцем их стальные каски. Автоматы били прямо по санчасти. Остатки разрозненных немецких частей стремились уйти на запад, чтобы не попасть к русским. Оружия у врачей и сестер было мало, только трофейные пистолеты, карабины. Наши части далеко впереди. 128 Решили перетащить раненых из маленьких домиков в двухэтажный, солидный, с толстыми стенами. Не снимая белых халатов, Шура с подругами выскочили па улицу. - Господи, девочки, как же с ранеными-то? - ужаснулась одна из сестер. - Перенесем. Надо постараться, другого выхода нет, — ответила Шура. Кого на носилках, кого на руках, кого прямо по земле, рискуя жизнью, тащили они раненых под огнем врага. И будто не было в голове легких, весенних мыслей. Сосредоточенные, молчаливые, быстро и отчаянно они делали свое дело. Едва перенесли всех, как немцы подошли. Все, кто мог, стали выстраивать в помещении баррикады, заграждения. Только бы продержаться подольше, до прихода своих. Немцы поливали их огнем, забрасывали гранатами. А они стойко и самоотверженно дрались. Когда в разбитом стекле окна появилась голова фашиста, Шура, почти не целясь, выстрелила из своего «вальтера». Тот, словно мешок, осел на землю. Они успешно продержались до прихода наших частей. Даже сумели уничтожить несколько десятков фашистов. Однажды неподалеку от госпиталя наши солдаты схватили эсэсовца, поджигавшего свой дом. Немец выпучил на них налитые кровью глаза, извергая на своем языке, видимо, крепкие ругательства. Когда его увели, в дом вошли медицинские сестры. Здание показалось им удобным для размещения раненых. Ходили по комнатам, прикидывая, куда что поставить. И вдруг из глубины помещения раздался глухой, тяжкий стон. Спустились в подвал --и жуткое зрелище предстало перед ними. На цементном полу корчились в судорогах люди. Старуха, молодая женщина, четверо маленьких детей -- семья гитлеровца, не успевшего поджечь дом. — Да их же отравили! - воскликнула Шура, наклоняясь над восьмилетним белокурым мальчиком. Губы ребенка посинели, он держался обеими руками за живот. — Кто же вас? — обратилась она к женщинам. - Эсэс, эсэс... - с трудом проговорила старуха, указывая пальцем на дверь. - Вот гад! - не удержалась одна из сестер. - Отравил свою семью, детей не пожалел, да еще живьем их сжечь хотел. 129 Шура приблизилась к женщинам. Старуха в испуге отшатнулась, накрывая лицо руками. «До чего же напуганные, - подумала Шура. - Их, вероятно, стращали нами. Говорили, что мы звери». - Да не бойтесь, - сказала она им, - никто не собирается убивать вас. Помочь хотим. Женщины не поняли, что она сказала. Но, уловив тихие, спокойные интонации голоса, сами успокоились. Сутки возилась Шура с сестрами, приводя в чувство детей, откачивая взрослых. Когда у отравленных порозовели лица и стало ясно, что они будут жить, их отправили в больницу. Так на чужой, вражеской земле, где их встречали пули в спину, автоматные очереди из-за угла, наши люди не утратили гуманного чувства сострадания. Лютая ненависть к фашистам, переполнявшая их, не пере¬черкнула в их сердцах добра и справедливости по отношению к мирным немецким людям, к их горю и бедам. Алексей получил приказ командования: прямой наводкой бить по рейхстагу. На войне он повидал всякое. Но сейчас очень волновался. Ночью, до рассвета, надо было подвезти девятнадцатитонное орудие почти к самым стенам рейхстага. Орудийный поезд предстояло везти через Шпрее, по мосту, который со всех сторон обстреливался. И наконец, площадь перед рейхстагом, куда надо было установить орудие, — отличная мишень для фашистов, засевших внутри зловеще-серой глыбы. Тревожился за расчет. Ребята-артиллеристы понимают, что от них теперь зависит. Своими залпами они деморализуют врага, нанесут ему психический удар, а это сохранит, быть может, не один десяток человеческих жизней. Обо всем в штабе бригады предупредили командира взвода лейтенанта Василия Попова и командира орудия Василия Олейника. К тому же их залпы должны были облегчить положение пехотинцев, готовящихся водрузить наше знамя над рейхстагом. То, что его ребята выполнят свой долг до конца, Алексей не сомневался. Командир хорошо знал своих людей... 130 А в город уже пришла весна. И она напоминала о себе то невзрачной распустившейся веточкой яблони у обгорелого дома, то пробившейся сквозь булыжник зеленой стрелкой трапы. И может быть, эта весна на чужой земле станет для них последней. Однако такие мысли, словно весенний воздух, лишь сквозили рядом с главными. А главными были: как можно незаметнее подтащить орудие, приготовиться к бою. Как ни долгой и напряженной была ночь, все же она прошла. Забрезжил рассвет. И оглушительные разрывы снарядов вражеской артиллерии сотрясли площадь перед рейхстагом. - К орудию! — крикнул Василий Олейник. Он успел виртуозно провести орудийный поезд сквозь вражеский огонь по мосту и дальше к самому рейхстагу. Кажется, звуки артиллерийских орудий все одинаковые. И все же каким-то особым слухом Алексей различал свои. Быть может, оттого, что стреляли из них близкие ему люди. Вот Вася, Васенька, композитор, как его называют все, комсорг отделения. Еще до войны он играл в духовом оркестре, да и здесь, на фронте, он незаменимый музыкант. «Молодец, Вася!» — чуть не крикнул Алексей, услышав залп его гаубицы. Снаряд, посланный им, пробил бетонную толщу рейхстага. Из зиявшей дыры зловеще повалил густой дым. Все, кто в это время стоял у орудия, знали, почти физически ощущали, как невидимый враг поправляет свои расчеты, ориентируясь на их орудие. И точно. Первый снаряд гитлеровцев не долетел, разорвавшись неподалеку. Второй грохнул позади, подняв фонтан осколков и взорвав камни мостовой. Надо было стрелять, не дожидаясь третьего. Потому что третий может оказаться последним. И Вася дал команду стрелять вновь. И снова пробита серая стена. Уже смертельно раненный, Олейник сделал третий выстрел по рейхстагу. Он выполнил свой последний воинский долг. Он уже не слышал грохочущих звуков штурма, не видел Красного знамени, водруженного над рейхстагом. Такого красного на фоне серого здания, желтой пороховой гари, смрадного черного дыма, что, казалось, оно капля по капле соткано из крови, пролитой погибшими. Примечания Геннадия Брука (Евдокимову не переделаеть, но чтобы часть её ляпов, не дай Бог, не была процитирована): "наблюдателя, который расположился в башне, наверху старой церкви" - Башня на церкви называется КОЛОКОЛЬНЯ. "Подпустив танки к себе на полкилометра, прямой наводкой они расстреливали их в УПОР" - пол километра - не "упор", хоть и прямая наводка. "По правому и по левому борту машины и впереди нее были мины. Стоит лишь отклониться на САНТИМЕТР в сторону — и конец." - Зачем такие красивости? С точностью до сантиметра машину не проведёшь, да и на вероятность взрыва 1см не влияет. "Своими залпами они деморализуют врага, нанесут ему психический удар" - Задача была НАНЕСТИ УРОН И ПРОЛОМИТЬ СТЕНУ, а деморализовать обречённых немцев, прошедших войну и сознательно РЕШИВШИХ погибнуть на последнем осторовке обороны, вряд ли выполнимая задача. "каким-то ОСОБЫМ СЛУХОМ Алексей различал свои" - Не надо особого слуха, чтобы отличить выстрелы полевых орудий, калибр в среднем 76 мм, от своих гаубиц, КАЛИБРА 203 ММ - снаряды в 30 раз тяжелее. "услышав ЗАЛП его гаубицы" - залп, это одновременные выстрелы из нескольких орудий (или другого оружия) но не из ОДНОЙ гаубицы. "пробил бетонную ТОЛЩУ РЕЙХСТАГА" - стены, а не здания. "Из зиявшей дыры ЗЛОВЕЩЕ повалил густой дым" - Для кого "зловеще"? Описание, надеюсь, идет со стороны наших, а для наших, наоборот, очень благоприятный признак, что там, внутри что-то взорвалось, горит. "Надо было стрелять, не ДОЖИДАЯСЬ третьего [немецкого снаряда]" - А кому придёт в голову дожидаться? Надо было УСПЕТЬ выстрелить. Данко. Сборник. Вып. 3-й. Составитель В. Соломатин. Художник Г. Комаров. М., «Молодая гвардия», 1975. 256 с. с ил. На обороте тит. л. сост.: В. Соломатин. Третий выпуск сборника «Данко» составляют документально-художественные очерки, рассказывающие о подвигах молодежи, свершенных в страстном порыве горьковского Данко. Герои этих очерков — представители разных поколений советской молодежи, но готовность отдать всего себя ради спасения товарищей, знакомых и незнакомых — главная черта их характера, стирающая все границы, между комсомольскими поколениями. 70302-286 Р2 М 078(02)-75 ДАНКО Редактор М. Холмогоров Художественный редактор Б. Федотов Технический редактор Е. Брауде Корректоры 3, Харитонова, А. Долидзе Сдано в набор 4/IV 1975 г. Подписано к печати 17/Х 1975 г. А11693. Формат 84Х108'/з2. Бумага № 1. Печ. л. 8 (усл. 13.44). Уч.-изд. л. 14.1. Тираж 100000 экз. Цена 83 коп. Т. П. 1975 г. № 23. Заказ 447. Типография издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Адрес издательства и типографии: 103030, Москва, К-30. Сущевская. 21. |
Хостинг от uCoz